Глава 3
Я понял, что наш путь длиться уже очень долго, по тому, как давно мы перестали разговаривать друг с другом, со страхом замирать от малейших звуков, и уткнулись своими взорами в песок. Какой путь осилили, трудно было предположить. Город стерся на горизонте позади нас, и вокруг осталась только монотонность пейзажа. Основатель говорил, что где-то существуют океаны, огромные пространства воды под которыми скрывались невообразимые глубины, и сейчас мне казалось, что мы погрузилась именно в них. Маленькие серые одинокие фигурки не решительно шагающие по бескрайнему бесплодному дну, под толщью низких густых, гигантских клубящихся фиолетовых туч, не дававших ни малейшего шанса протиснуться между ними, найти малейшую там прореху, лучам солнца.
Несколько раз ноющие ноги требовали успокоить их, и вынуждали остановиться. Эти минуты мы использовали, что бы пожевать вяленое мясо, сделать глоток воды и переброситься парой фраз, в последнее время покрытых черным волокном темы, неминуемо приближающейся ночи. Каждый про себя считали часы и минуты до нее, пытался растянуть их молчанием, и каждый, понимал, что непременно столкнется с самой тьмой, пусть ненадолго, всего несколько минут пока не взойдет луна, но осознать этот факт, унять страх рожденный представлением отсутствия любого намека на свет, казалось не возможным. Я знал, что ученики ждут от меня каких-то успокаивающих и подбадривающих речей, но откуда им было взяться, если вдруг моя прежняя бравада, убеждения что справиться с ужасом будет не сложно, сжались внутри и дымкой устремились в вытяжную трубу сомнений. На помощь пытался прийти Фесек. Он говорил что тьма, сама по себе не может причинить вреда человеческому телу в отличие, от ее творений в пустоши, что Основатель не в прямом смысле имел в виду ее самостоятельную способность искажать и изменять его, это был намек на аллегорию. А боимся мы чистого мрака, просто потому что столкновений с ним никогда не происходило, благодаря вечно сияющему небу, а в моменты смены луны и солнца прекрасному ночному освещению города. И все это ученый подкреплял рассказами наполненными воспоминаниями и рассуждениями каких-то древних горожан, оставленные на страницах фолиантов зарытых в пыль несметных стеллажей Читальни. Слова из Фесека выскакивали уверенно и бодро, рождая впечатление о его не напускном бесстрашии. Ты вдруг понимал что веришь, и что тебе нравиться верить, но потом какой-то задумчивый, тревожный взгляд, или блаженная маска воспоминаний на его лице, и ты трезвел - он все-таки больше успокаивал себя, чем нас.
Ученый вообще болтал много. В самом начале пути он истязал меня расспросами о моей жизни, работе в Читальне, исследованиях, знакомых, иногда я слышал в них намеки разузнать причины того почему мы здесь оказались и цель которую преследовали, но спросить напрямую об этом, ученый так и не рискнул. Может он не хотел ставить меня в неловкое положение, вынуждая объясняться перед ним или оправдываться. Фесек являлся или старался показаться, истинным служителем Читальни, благовоспитанным, скромным, совестливым человеком не смеющим выведывать тайны чужих людей, если они сами не собирались их выкладывать. Я хотел ему помочь, но не знал как, с чего начать свой рассказ и как обойти те его части, о которых не нужно было знать никому.
Однажды когда ребята оторвались от нас вперед и что-то вполголоса обсуждали между собой, он тихо и осторожно поинтересовался.
- Простите Биприм за нескромный вопрос, но как они оказались у вас в учениках?
- Нескромный? – усмехнулся я. – Вы об их поведении, слегка, не адекватном, так?
- О, нет-нет. Я ничего такого не имел в виду. – Фесек выглядел растерянным – И ни в коей мере не хотел обидеть ваших учеников.
- Не стоит волноваться. Это давно не секрет, что с ними что-то не так. Вы не первый кто меня об этом спрашивает.
Ученый расслабился.
- Признаться честно, у меня было много учеников, но их общение с наставниками никогда не заходило за рамки приличия. Аквин, он, по-моему, специально спровоцировал эту ссору с вашим, простите, несколько фанатичным Катером, который готов был напасть на меня. Подобное просто возмутительно. Да чтоб тебя!
Резкий поток ветра, не дав шанса спрятаться за поднятые воротники, вытянул из наших глаз потоки слез.
- Это вы еще не общались с отцом Катера Капримом, служителя левобережного Храма Правды, – усмехнулся я, вытирая бегущие по щекам ручейки
- С ним тоже что-то не так?
- Это очень мягко сказано. Заносчивый сноб каких вы в жизни, уверен, не встречали. А с какой важностью он читает проповеди прихожанам, это надо постараться. Одно время его даже обвиняли в создании очередного культа. В своих... В своих…
Я встряхнул голову. Мне показалось, что прямо за спиной ученого земля вздыбилась, выставив на поверхность чье-то лицо, и вновь легла на место, или это просто закружилась голова. Ученый удивленно обернулся, потом хмуря брови, уставился на меня. Я кивнул, показывая, что со мной уже все в порядке.
- В своих речах горожанам, он представлял нашего Спасителя в виде жестокого и властного человека, – продолжил я, - гласящего направо и налево что лучший способ борьбы с хулителями и еретиками костер и мучительные пытки. Конечно потом перед страхом изгнания в Загорье, он признался, что перестарался с объяснениями сути учений Основателя, потому что хотел привлечь внимание к его Храму еще большего количества людей, Впрочем, Каприм перестарался здесь и со своим младшим отпрыском.
- Катер все принял близко к сердцу.
- Все так. И когда его отдали в ученики к проповедникам, стали происходить вполне объяснимые вещи. Он проучился там без малого год, каким-то образом заслужил доверие у служителей, наверное, с помощью своих братьев так же шедших по стопам отца, что те не стесняясь, открыто при нем стали проводить свои махинации с пайками доверчивых прихожан.
- Махинации? – Ученый словно впервые услышал это слово.
- Служители Храма просили прихожан заказывать некоторые материалы для обслуживания и ремонта храмового здания, а сами пристраивали к своим домам мансарды и веранды.
- Поэтому они так стараются завлечь людей? – Ученый улыбнулся от своей догадки - Наставляют на путь истинный, утаивая в сердце не добрые помыслы?
- Как будто вы не знали, что они уже давно не живут по тем правилам, исполнение которых требуют от горожан, – грубо произнес я. – Нет, я в чем то понимаю отца Катера. Он хотел дать нормальную жизнь детям, и научить ею пользоваться, так как пользовался сам. Естественно, нормальную, в его понимании. Только вот первым двум сыновьям он еще объяснил реальное положение дел в обителях учений Спасителя, а Катеру почему-то не удосужился. Крупный промах. Ребенок усвоил первый урок, и не смог понять противоречащий ему второй. Он собирался все рассказать служителям Порядка. Отец перехватил его на полпути к ним, обвинил в какой-то еретической чуши, сказал, что ему нет места среди проповедников, что он ничего не понимает, и стал искать нового наставника. В общем, парня потом пихали, куда только можно. К кузнецам, каменщикам, столярам, стражникам. Но кто сейчас способен вынести человека, который тут и там уличает в малейших нарушениях законов Основателя.
- И он попал к костоправам?
- Попал ко мне, – уточнил я.
Фесек хмыкнул, задумался, а потом вскрикнул и схватился за лицо. Выросшая рядом с ним тонкая воронка кружащейся пыли, разбилась о его тело. Где то сбоку, с запада, словно в ответ, вдалеке раздался истерический гогот, распустившийся в утробное мычание повисшее эхом на тучах. Все замерли. Ребята бросали недоумевающие, испуганные взгляды то на нас, то в сторону непонятных звуков. Я потянулся к рюкзаку за спиной, за пистолетом, всматриваясь в горизонт. Ничего не видно. Все, как и прежде. Тишина и танцующий песок. Мы подождали еще несколько минут.
- Что это? – ели слышно спросил Катер
- Скорее всего, ветер. Идем дальше.- Я постарался выглядеть невозмутимым - ни дрогнуло ни одно слово, ни один мускул на лице, глаза не расширились от переполнявшего меня ужаса.
- Что-то не похоже на ветер. – Аквин сомнительно покачал головой, не отрывая глаз с горизонта.
- Очень даже похоже. Идемте. – Потребовал я поверить их в мою уверенность. Слегка угрожающе. Пусть. Нельзя показывать им моего страха.
Ученики ускорили шаг. Они опять вырвались вперед нас, теперь не для уединенного обсуждения, а как бегущие от страха, но спустя какое-то время, не принесшее никаких тревожных событий, замедлились, а их губы зашевелились, продолжая вести прерванный диалог, а может, теперь с них слетали обличенные в слова образы созданий, что сотворили подобный вопль.
- Интересно узнать, кто или что это было. – В голосе Фесека слышалось сожаление.
- Это был ветер, – повторил я. Он безразлично хмыкнул в ответ.
- Хотел бы заметить вы не закончили рассказ.
- Я помню. – Я не ожидал, что он так быстро продолжит свой допрос. Мое сердце еще волнительно трепыхалось, а его невозмутимость не просто озадачивала, она ужасала. Я был к ней готов, но не к такой выраженной. На языке вертелось нечто напоминающее иронию, которую можно было использовать как намек, но очень хотелось его ткнуть в это отрешенное, уверен не осознанное, игнорирование нормальных человеческих реакций, и потому в голову лез только сарказм способный оскорбить. А ссора между нами мне была ни к чему, и я решил повременить с упреками.
- История здесь слегка запутанная,– вздохнул я - Подробностей от Аквина не дождешься. Все что я знаю о его детстве, собрано из рассказов людей знающих эту семью. Когда ему было лет десять, его отца, заместителя какого-то там помощника Правителя прирезали при не понятных обстоятельствах. Мать скорбела годы, а потом заявила, что больше не желает испытывать чувство утраты, близкого человека, и не желает, что бы ее дети испытывали его так же, а потому исключила любое общение, с ними порекомендовав, держаться как можно дальше от ее дома. Она считала, что родственники должны быть порознь друг от друга, благодаря чему привязанность между ними сгладиться и тогда горе при смерти любого их них будет легко переносить.
- Чудовищно! Она что лишилась разума! Какая мать способна такое помыслить? – Фесек еле сдерживался от повышенного тона.
- Та которая сейчас особо не переживает что ее сын бродит по пустоши, и продолжает радоваться жизни.
- Я не могу уложить это в своей голове. Кошмар. И как сложилось детство у такого ребенка. Его отдали в другую семью?
- Нет, он продолжал находиться при живой матери рядом, избегающей и игнорирующей любую с ним встречу, отдав его на попечение слугам и сиделкам. И самое интересное что, обрекая Аквина практически на полное одиночество и страх непонимания, почему его отвергает самый близкий человек, мать уже решила избавиться не только от чувства горя, но и грусти, и стала вовсю наслаждаться жизнью, меняя любовников и поставщиков нектара, забывая порой даже пригласить нянек сыну. Что уже говорить о наставнике.
- Это эгоистично и бесчеловечно. Попытаться забыть, что такое любовь. – Ярость и злость Фесека выплеснулась в громком шипении. Ученики обернулись посмотреть, что у нас происходит - Что бы подумал Основатель? А ее старшие дети. Почему они не забрали его к себе.
- Думаю, не смели идти наперекор матери, боялись лишиться наследства, трудно сказать. Уверен, они даже не знают, как выглядит их брат
- А соседские дети, он с ними тоже не общался?
- Если бы не родственные связи матери Аквина с Правителем, думаю, их родители первыми бы забили тревогу, и поволокли ее к Верховным. Они давно стали обращать внимание, что их чада, как только в компании появлялся Аквин, казавшийся всем чрезмерно веселым, вдруг начинали ссориться и драться. Метод внушения, что с этим ребенком нельзя общаться подействовал, и детишки стали Аквина гнать от себя подальше. Так он остался совершенно один, не считая прислуги над которой он измывался стараясь обратить на себя внимание матери.
- Как тогда он оказался в ваших учениках?
- Его эта прислуга и привела. Они застали его за вскрытием дворового пса, а в его комнате пропахшей тухлятиной, обнаружили разделанные трупики речных животных. Хотели отвести к Верховным, но передумали. Оказалось, Аквин занялся самообучением. Читать его научил еще отец, человек, я слышал любознательный, сумевший собрать при жизни мало-мальски не плохую домашнюю библиотеку. Интересовался преимущественно окружающим миром, не смотря на свою канцелярскую должность, и ребенок окруженный знаниями о природе, по-видимому, стал их впитывать, как мог.
- Мне не хочется верить этим историям. Я конечно знаю что им подобным город полон…
- Как и изгоями общества, что создало их, но не потрудилось сформировать.
- Как мне жаль этих несчастных детей. – Грустно покачал головой Фесек. - И еще жальче становиться, что они оказались здесь, даже не узнавшие что такое нормальная жизнь. Зачем вы так с ними поступили? Как вы могли допустить такое? Зачем повлекли их за собой?
- Вы что же думаете, я не пытался этому помешать? – вспылил я. - Не пытался держать их подальше от проблем, тем более своих? Вы заблуждаетесь. Они сами пришили к стражам Порядка, после того как я оказался в темнице, и сознались, что помогали мне в тех исследованиях и что будут продолжать их проводить дальше.
- Но почему? – Удивление Фесека больше напоминало гнев.
- Потому что они понимали, что других родных и близких у них больше нет, и никогда не будет. Даже родители, отреклись от них, когда им рассказали, в какую беду угодили их дети. Боялись запятнать свою репутацию. О какой нормальной жизни вы говорите? Я, вот что у них оставалось. Я, тот человек, создававший для них эту нормальную жизнь и желавший им только лучшего. Думаете у них, с клеймом проблемного ученика, появился бы новый наставник или помощников хулителя люди стали считать бы настоящими костоправами? Нектар, работа разгрузчика и грязная лачуга в черни вот что их ждало.
- Вы слишком много на себя берете, Биприм. Не думаю, что во всем городе не сыскался, бы человек, не сумевший бы влить их в общество.
- И не сумел бы. Никто не сумел бы. И я тоже не сумел. Те методы способные противостоять их сути или изменять, напугали бы любого. Они трудны, заковыристы и требуют терпения.
- Тогда как вы сумели с ними совладать?
Я стал вспоминать те дни, когда их привели ко мне, помнил выражение их лиц при первой встрече со мной - своим наставником: огромным, лысым мужиком, заросшим недельной черной щетиной, с закатанными рукавами серой рубахи, вытирающим белоснежным полотенцем свои покрытые густыми волосами руки от крови, стонущих позади него искалеченных. Они с восхищением наблюдали за моей работой, за тем как шил рваные раны и вправлял выпирающие наружу кости или внутренности, а потом просили дать им попробовать это сделать самостоятельно. А еще я помнил, как они стали меня проверять на прочность, пытаясь навязать мне сотворенные юношескими умишками взгляды на жизнь. Суждения Катера были ужасны и раздражали, его хотелось придушить за них. Год в учениках служителей Храма, для него не прошел даром. Пациенты страдали за сказанные те или иные слова не угодные по мнению ученика Основателю, слушая его нотации или того хуже проповеди. Мне он то и дело намекал, что ремесло костоправа требует черствости сердца и холода мысли, а значит человек, занимающийся им уже не полноценный человек, а ополовиненный, что идет в разрез с учениями нашего Спасителя. Аквин же напротив, говорил мало, но постоянно предпринимал попытки разжечь внутри окружающих огонь. При больном, он вдруг начинал рассуждать, что мог сделать такого мне калека, раз так мало нектара я ему наливаю, что естественно было выдумкой, но все равно выливалось в скандал между мной и горожанином. Иногда сталкивал лбами самих пациентов, используя как оружие сплетни, самый распространенный способ общения между людьми в ожиданиях, рассказывая тому или иному больному, все, что о нем думал сосед по лавке днем раньше. Ругань и брань постоянно заполняла мою приемную, если в ней находился Аквин. А еще он шутил, сначала я понимал, что он привлекает к себе внимание, а потом у него это переросло в привычку. Однажды родственникам одного умершего, с элитарной части города, он высказал мнение, что болезнь, благодаря которой тот ушел во тьму, была вызвана недостаточным вниманием родственников, а находившийся неподалеку Катер естественно взялся их отчитывать за такое, не удосужившись пораскинуть мозгам, что его товарищ врет. Это было чересчур. В этот момент они зашли слишком далеко, и разозлили меня. Молча выкручивая одной рукой ухо Аквину, другой я потянулся за ремнем. Лупил их долго. Целую неделю они, потом ходили тише мыши. А еще через неделю к нам повадились лазить нектарщики, за своим любимым напитком, и я их подкараулил. Пелена красной ярости затмила мне глаза, я переломал одному обе ноги, другому ребра, и сек плетью, пока воры не перестали скулить, и все это я проделывал на глазах моих учеников. Возможно, тогда Аквин с Катером поняли, что может произойти, высвободи они мой гнев наружу целиком.
- Страх рождает уважение, а уважение любовь. Я делал так, что бы они меня боялись, – ответил я Ученому, и он отшатнулся от меня как от преображенного и замолчал. Надолго. Осуждал меня про себя, осмысливал услышанную историю, выложенную мной некрасивую правду, всю какой она имела место быть, мне не было до этого дела. Я знал, что мои поступки в отношении учеников, носили правильный характер, только так, через силу их можно было заставить прислушиваться, и только потом пытаться, обильным вниманием, строгими поучениями, пробиваться через сформировавшийся многолетний пласт ограниченного мировоззрения, чтобы учить приглядываться, к окружающему миру, глазами обычного горожанина.
- Я слишком мало их знаю, что бы делать какие-то выводы, – произнес Фесек, и опять, ссутулившись, засунув руки в карман углубился в свои мысли Мы вас тоже, так и напрашивался ответ, но дальше мы уже шли молча, до самой темноты, до того как темное бурлящее небо стало еще темнее.
Ночь приближалась. Бледный, смазанный диск солнца на глазах падал на горизонт, словно гонимый, усилившимся ветром, все больше и больше обращаясь в бурю. Весь воздух пропитался песком, несущимся с потоками вихрей, и подобно дождевым каплям забивали нос, рот, глаза мешая ставить палатку, рвущуюся принять свободу урагана и устремиться в серую даль. Рюкзаки, снятые с уставших и стертых до крови плеч покачивались, будто на волнах в формирующихся руслах пыли и подхватываемые течением разыгравшейся стихии норовили уплыть. Мы орали, в спешке друг на друга сквозь стоящий вокруг свист, борясь с колышками, которых не принимала в себя земля, и неугомонной рвущейся из рук тканью, не желавшей расправляться. Я стал замечать, что уже не вижу ничего вокруг. Ветер безжалостно выгрызал глаза, отнимал вдох, хлестал песком, ревел и стонал, превращая мир вокруг в нечто грязно-серое. Пустошь, словно хотела показать нашу ничтожность, бессмысленность, перед тем как уничтожить, сдуть с себя как инородный элемент, вымарать из своей извращенности эту вкравшуюся рациональность. Но мы успели. Мы спрятались от нее в тесноте своего спасительного уголка и, поддерживая теплый огонек свечи, отбрасываемый дергающиеся тени на наши лица стали ждать, ее милосердия
Нам было не ведомо, когда пришла тьма ночи, потому что вокруг уже была тьма. Может быть, луна уже давно взошла, но ее сияние оставалось за чернотой бури. Трепещущие, хлопающие бока палатки и мельтешащий свет вот что только сейчас существовало для нас, и берегло от происходящего снаружи. Боясь проронить малейшее слово, мы прислушивались к шорохам и звукам, особенно к не рожденным завываниями ветра. Металлический лязг, писк, фырканье, мягкие шаги крадущегося на цыпочках. Однажды мне показалось, что кто-то провел, словно указательным пальцем, натянув материю, вдоль боковины палатки, и замер возле входа в ожидании. Я чувствовал там чье-то присутствие, может быть мои ученики тоже, судя по ужасу застывшему в их открытых перекошенных ртах. Или все это были невнятные грезы, пограничье между реальностью и импровизацией пребывающего сейчас в горячечном бреде, изнуренного которой по счету бессонной ночью разума. А страх перед тьмой то и дело выдергивавший меня из забытья давно сдался перед силой сладости сна.
В этот раз я был в огромной светлой комнате, сидя на жестком диване. Напротив меня в кресле расположился человек в наглой и вальяжной позе. Пуговица рубашки на его животе выскользнула из объятий петельки и из прорехи выползли волосы, губы разошлись в улыбке, больше напоминающей оскал, обнажив желтые кончики резцов, ноги вытянулись, создавая впечатление, что белые следы движения мебели на полу, их работа, лакированные туфли коснулись моих, пальцы рук сомкнулись на затылке и ерошили там светлые волосы. Он заставлял меня чувствовать в моем собственном доме чужим, просящим милостыню нищим. Я чувствовал, что этот человек однозначно мне не нравиться, и в то же время желания вступать с ним в конфликт, прогнать в шею, не возникало, ведь от него зависело очень многое - будущее моей жизни. Его слова, складывающиеся в убаюкивающие предложения, сулили и обещали воплощение мечты в реальность. Они уверяли, что все будет хорошо и даже лучше, что я должен не сомневаться в надежности моего гостя, и полностью ему довериться.
Однако кто-то, положив мне руки на плечо, стал влажно подсказывать на ухо что поспешные ответы, могут стать причиной истерзанной жизни. Я повернул голову. Треугольное личико, огромные глаза, тонкие перышки подведенных бровей, острый носик, короткие черные блестящие волосы, уложенные волнами. Я люблю ее, она самое дорогое, что есть в моей жизни, и потому перечить ей особо не хотелось, но жажда, расписанной гостем славы, изводила меня, и мой ответ остался тверд, отчего она грустно и серьезно отступила.
Человек приподнимаясь с кресла, выразил одобрение правильно сделанным выбором и повторил что это будет лучшая выставка. Я встал вслед за ним, что бы попросить его принять как дар, любую из моих картин. Он засмеялся, и указал на одну из них.
Картина огромна, ее размеры необходимы, что бы громадный младенец, лежащий посреди безбрежного темно синего спокойного, гладкого океана, уместился на ней. Правая половина тела новорожденного скрыта под толщью, левый глаз светящийся изумрудной радужкой с испугом взирает на окружающее пространство, от видимой ноздри бегут слабые волны и разбиваются о большой палец холмиком торчащий из воды у рта, пуповина дугами поднимается над поверхностью. Океан, кажется, враждебен, подобно плесени его густая жижа взбирается на хрупкое тело ребенка, и там где розовая кожа уже скрыта под ее синевой, она побирается выпуклыми бугорками, морщинами, мелкими трещинами, и если вглядеться внимательно в них, перед глазами развернется другой рисунок - нагромождение зданий, кольца дорог, чудные механизмы, заводы, облачка дыма. Белые чайки стаей кружащиеся над младенцем, пытаются содрать когтями этот нарост, выклевывают ее, но прикосновение чревато – тела преображаются, лапы, крылья покрыты металлом, в сочленениях видны шестеренки, пружины, ремни. Они заразились, но продолжают борьбу.
Картина вызвала у моего гостя восторг, и я осторожно решил спросить его о мыслях которые возникли у него при ее осмотре, выбрал ли он ее потому что считает что бурное развитие технологий могут не правильно повлиять на молодое человечества. Он хмыкнул, объясняя, что ему как-то на все это плевать, а его выбор связан только с ее большими размерами. И все закончилось.
Я открыл глаза. Фесек навис надо мной.
- Уже утро, думаю надо выдвигаться.
-Да-да. Собираемся - Пробормотал я, пытаясь прийти в себя от непонятного ощущения, пришедшего с не менее странным сном. Встряхнул голову и оглянулся, рядом сжавшись в ком, посапывали ученики.
- Я вам завидую. У меня вообще мыслей о сне не было. – Улыбнулся ученый.
- Что там, на улице? – спросил я, расталкивая ребят.
- Буря ушла.
Мы выбрались из палатки. В пустоши вновь воцарилась тишина и покой, на небе тоже прекратилось кипение. Одна серая мгла и пятно солнца за ней, судя по его расположению, сейчас было часов пять-шесть утра.
- Мы пережили эту ночь, – сообщил Фесек
- Сегодня да,- согласился я
- Не все.– Голос Катера был злой и раздражительный. Он всматривался вдаль, надеялся увидеть другие четыре фигурки.
- Лучше молчи, когда не с той ноги встаешь. – Я грозно попытался его урезонить. Развивалась предсказуемая тема нашей будущей ругни.
- Они не смогли выжить в такой буре, потому что остались там одни. Беспомощные и нуждающиеся. – В его глазах был как всегда упрек, но и еще что-то.
- Хватит уже Катер. Я думал, мы с тобой все выяснили. Долдонишь одно и то же, как умалишенный. – напирал я.
- Катер, ты не считаешь, что сейчас больше волнуешься о чужих людях, чем за своих близких. Ты же должен радоваться, что они сейчас стоят целые и невредимые. – Вмешался ученый, чего точно не нужно было делать.
- Не обращайте внимания на него Фесек. Это он от недосыпа.
- Они праведники, восставшие против зла наших властителей, у которых пропитался тьмой разум. И им не должно была быть уготована подобная смерть, обреченного на забвение в лакунах мрака, – выпалил пропитанным бархатом голосом мой ученик.
Я переглянулся с Аквиным. Тот заматывался в шарф, и до нашего диалога ему не было дела, но услышав подобное от своего товарища, замер. Что это? Катера как будто кто-то подменил или в нем, наконец, пробудился дар проповеднический речи.
- Катер ты совершенно ничего не знаешь об этих людях. Что они из себя представляют? Я начинаю придерживаться мнения твоего учителя, неизвестно как бы они повели себя, находясь рядом с нами в этом жутком месте? – мягко произнес Фесек.
- Людям, поднявшимся за свой народ, есть дело до чужих человеческих жизней. Они бы не поступили бы так с нами и не оставили одних среди боли на потеху тьме. Не прошли бы мимо голодных и страдающих, в отличи от нас. И теперь они мертвы – глаза моего ученика светились безумием.
- Ты слишком сильно все преувеличиваешь. Ты просто не знаешь, так ли это. Может, они живы, ушли например к загорцам, – продолжал ученый
- К этим хулителям и еретикам? Залесье не станут помышлять якшаться с теми, кто недостоин даже упоминать Основателя. Они предпочли бы сложить свои кости под небесами, под чернотой наших стен, что закладывал своим могучим перстом сам Спаситель.
- Биприм, по-моему, с ним что-то не так.- Насторожился Фесек. Естественно не так. Я видел влияние пережитой ночи. Событие въелось в его разум, и тот ради безопасности пытался скрыться в вере, выуживая запечатанные, казалось давно позабытые храмовые речи.
- И ведь они сложили там их, – причитал Катер, - потому что мы не оглянулись за спины свои и не пробудились сочувствием к жаждущим. Мы оступились. Мы поддались тьме, к которой устремляемся, и внутри которой будем пребывать, потом. Разрываемые на части ее мерзостью и духотой.
- Катер заткнись. – Заорал я и отвесил ему подзатыльник. Ученик осекся и удивленно посмотрел на меня. – Сколько можно этой чуши. Ты же сам сейчас идешь против учений Основателя, возвышая нас над залесьевцами, над четырьмя здоровыми лбами которые как будто бы, ну никак, не смогли бы выжить без нашей помощи. Что за бред? Мы не просто гуляли и увидев мучающихся проигнорировали их, Катер, мы ушли от них потому что нам так надо было сделать, потому что на хрен мы должны дойти до северян живыми, что бы никогда и никому не было бы плохо. А еще, потому что эти залесьевцы мне на хрен никто! – теперь уже я ревел - И плевать мне как они сдохли, я не собираюсь по ним сокрушаться.
- А их тот молодой, смешно грохнулся с помоста. Я думал он, сейчас расставит руки и закричит «Я лечу-у-у-у!» - смех над собственной шуткой Аквина были где-то вдалеке, гулом, за моим разрушающим гневом и отступающим перед ним пылающим упрямством Катера. Ученик сжался, не переставая пыхтеть и делая вид, что не принимает поражения. Но я видел, по его, распрямляющимся чертам лица от злости, что это временно. Он всегда успокаивался раньше, чем я.
- Вот что за дурак, – громко обратился я к пустоте.– Я думал, что утром буду радоваться жизни, которой не лишился, но нет, кто-то решил своим бубнежом испортить все настроение. Все, иди с Аквиным, собирай палатку, мы выдвигаемся. И Катер, это предел для меня, еще раз вернешься к этой теме, я тебя прибью.
Катер поник, он с грустью посмотрел на меня.
- Вы не понимаете меня учитель, – тихо произнес он.
- Так объясни мне нормально Катер – раздраженно ответил я и, отвернувшись, пошел укладывать рюкзак. Мои мысли колебались, где то даже затаился стыд, боявшийся проявить себя от бушевавшего пламени в груди. Ведь это мне нужно было, наконец, научиться правильно, растолковать ему свои мысли и формулировать убедительно ответы. По сути, мы с Катером орем, друг на друга, и никто никого не слышит, и, несомненно, в этом моя вина. Я все никак не пойму своего ученика, и потому не нахожу брешь в его суждениях, надеясь изменить их. Или я опоздал?
По дороге мы долго обсуждали прошедшую ночь, выплескивая накопившийся страх наружу, утаивая многое, что бы, не нагнать его еще больше. Каждый боялся что что-то привидевшееся другому совпадет с его собственным, и тогда уже будет не сослаться на игру разума.
Через несколько часов пути голая потрескавшаяся земля, постепенно стала обрастать песком, потом песчинки увеличились до размеров глухо шуршащего под ногами гравия, и полностью, густо покрыли всю поверхность пустоши. Наш ход замедлился, идти по нему было сложно, походка стала неуклюжей, ноги вязли, и привалы стали происходить чаще. А еще чуть позже мы увидели какие-то холмы, выстроившиеся почти плотно прижавшись, друг к другу, в линию, концы которой терялись на западе и востоке. Они блестели не естественно природной белизной, отражающей яркие лучи полуденного солнца нашедшего, наконец, трещину в пасмурном густом слое неба.
- Мы что уже дошли? – Аквин выглядел удивленным. – Это что, северный город?
- Нет, навряд ли, - засомневался ученый. – Это что-то другое.
- И нам не стоит к этому приближаться, – подсказал я. В пустоши все таит смерть, так говорил Основатель. – Надо идти в сторону дороги. Может, там обогнем.
- А может и нет. – Фесек отрицательно покачал головой. – Возможно, эти холмы принадлежат северянам, какая-то остановка, может даже их склады, и по пути наш город они заезжают в то место.
- Склады в пустоши? Забавно, – едко усмехнулся Катер – Видно же что это относиться ко тьме,
- Я не понимаю, каким образом какие-то холмы могут быть ее частью, – фыркнул с негодованием Фесек. - Напротив, дорога во всех воспоминаниях Основателя, место ее сосредоточения.
- Об этом же нам говорил и страж ворот, – пробормотал я. – Если это опять не какая-нибудь аллегория нашего Спасителя.
- В любом случае мы рискуем, Биприм. Но, по крайней мере, если пойдем прямо мы не потеряем время.
- Разумно, но не убедительно, – ответил я, не решительно. Паралич не определенности завладел мной, и предпочтительно было бы довериться тому, кто хоть как-то рассуждает.– Ладно, идем как всегда быстро, но осторожно. Крутим головами по сторонам. И достаньте все оружие. Признайтесь Фесек, что вы бы убеждали меня до конца, идти, не сворачивая, потому что вам не терпеться туда, попасть.
- Не отрицаю. Эти холмы представляют действительно большой интерес для меня.
Но только это были во все не холмы. Это больше напоминало, какие-то строения, принявшие различную форму гигантской мебели, комода, стула, с небрежно наброшенными на них белоснежными простынями, своими краями немного не достававшими земли, нависшими над маленькими пузырящимися зеленоватыми лужицами. Разбросанные в строгом порядке, ровными рядами по всей округе не соприкасаясь друг с другом, они тянулись до границы земли с небом и там падали за нее. Высокие, некоторые достигавшие размеров Башни Правленцев, своими вершинами они пытались коснуться рыхлых облаков. Поверхность укутывавшей их ткани была покрыта узорами, вышитыми тонкими золотистыми и лиловыми стеклянными нитями, сливающимися внизу в щупальца, что буравили истончившийся здесь слой гравия и намертво въедались в окаменевшую почву, создавая на ней искрящуюся сеть.
Продвигаясь вглубь этого странного города, я стал ощущать в ушах гул, низкий, басовитый, как будто бы шел изнутри этих зданий. Пронзая до самых костей, забирался под кожу, в сердце, и навевал беспокойство. Что это? Звук работающего механизма? Слуховая галлюцинация? Она исчезнет так же внезапно, как и появилась? Ученики нервно озирались по сторонам, пистолеты дрожали в руках, может быть, они тоже что-то слышали? Или ожидали появление кого-то или чего-то, в этом пытающимся показаться мертвым, месте?
Только Фесека, видимо ничего не мучило, кроме нескрываемого любопытства. Он с азартом изучал светящиеся нити, постукивал по ним, переключал свое внимание на ткань строений, щупал, поглаживал ее. Я отдернул его, когда он собирался заглянуть под материю одного из зданий. Он поднял вверх руки, убеждая меня, что больше не прикоснется ни к чему.
- Эта вышивка, - шептал он - она из стекла, но пульсирует как кровеносные сосуды живого организма. Внутри них, что-то течет. И есть закономерность. Каждая нить бежит от одного строения к другому, там формируется новая нить, и она бежит к следующему, иногда их несколько, и все продолжается в таком порядке.
Я кивнул, делая знак, что понимаю, о чем он. Есть место, куда они все, в конце концов, попадают. Сердце города? Главное здание? Где? Стоит ли нам к нему идти? Или эти ткани, накинуты на строения, не просто так. Под ними, что-то спрятали. От посторонних глаз и рук. Очень опасное. Порождение тьмы? И нам надо ускориться еще больше, бежать из этого места сломя голову.
Однажды мы видели, в метрах двухсот от себя, на востоке, не знаю, был ли это центр города, но, во всяком случае, большое скопление нитей в виде сетки покрывающей поверхность огромной круглой воронки в земле. Весь промятый узор пульсировал тускло красным на границе, но ближе к глубине приобретал коричневатый цвет, и трудно было заметить, что в самой сердцевине этой ямы кто-то лежал на животе. Человеческое тело, выпирающий позвоночник и худые острые лопатки, тонкие ноги вросшие ступнями в стеклянную ткань. Оно, подняв верхнюю половину тела на локтях дряблых, несоразмерно длинных рук, устремило свою лишенную шеи, безглазую вытянутую рыбью голову, вверх и с развернутым ртом, будто от переизбытка кислорода, надсадно кашляло. Деформированные в крючки пальцы быстро перебирали сверкающие нити этой паутины, словно струны, и будто заподозрив посторонних наблюдателей, замерли на мгновение, что бы потом медленно начать погружаться вглубь стеклянных волокон, усиливая пульсацию.
- Идем-идем-идем! – я подгонял ребят и ученого, в гипнотическом трансе наблюдавших за существом, и с трудом высвободившихся из этого плена. С бледными лицами, пригнувшись, боясь быть обнаруженными, или обернуться, мы бежали от этого места прочь. Что это было? Что за существо? Порождение тьмы или преображенный ею? Что оно делало с этими нитями?
Фесек настойчиво махал рукой, призывая следовать за ним, словно он что-то увидел, или судя по его горящим глазам, что-то выяснил. Маневрируя между строениями, игнорируя здравые мысли двигаться прямо, лучшее решение, что бы быстрее уйти отсюда, ученый уверенно вел нас, будто дворовый пес учуявший запах мяса, зачем-то на северо-восток. Я озирался по сторонам пытаясь выяснить, что заставило Фесека избрать такой путь, а потом его бегающий взгляд по хитросплетениям стеклянных нитей все поставил на свои места. Аналитическое мышление, прекрасно воспитанное в стенах Читальни решало загадку. Он искал место скопления волокон, значит, воронка с существом не являлась им. Или являлась, а ученый ищет что-то другое. Я хотел его остановить, попросить объяснений, но вдруг понял, что холмы редеют, и этот странный город отпускает нас, вместе с толстым пурпурным пучком, вобравший в себя все возможные нити, и устремляющийся к небольшому домику, одиноко расположившегося в нескольких сотнях метров от загадочных зданий. Он отдаленно напоминал складское помещение, сколоченное из прямоугольных вертикально поставленных, но не соприкасающихся друг с другом, что виднелись серые прорехи, зеркальных пластин, в которых отражался темно синий гравий земли и свет солнца.Домик имел плоскую крышу, наверное, тоже зеркальную, и не имел абсолютно никакого намека на вход внутрь. Все-таки мы вышли к сердцу города, неожиданно расположившемуся на его задворках.
Фесек остановился, нагнулся, упираясь руками в колени, и тяжело задышал, отдыхая от быстрого шага. Он посмотрел на меня, пылая торжеством победы над головоломкой, и наверное ждал какой-то похвалы, но меня больше мучил вопрос зачем мы здесь. Зачем он привел нас к этому сараю. Не проще ли было продолжать идти прямо? Или в этом домике могут быть северяне? А может, кто-то подобный тому существу, что видели мы ранее? Но как они вошли внутрь если нет входа, или он с другой стороны? И до дороги здесь пара километров. Фесек подвергал нас риску. Я хотел высказаться ему по поводу этого, но отвлек ученик.
- Там что-то есть,- вскрикнул Аквин.
-Что?
Аквин не ответил. Его глаза расширились от ужаса, а указательный палец был направлен вверх.
Где-то ближе к вершине одного из строений, под простыню что-то копошилось. Какое-то гигантское существо. Ткань и золотистые нити натянулись и трещали под натиском расправляемых крыльев, рвались под пытающимися пробиться на волю, трехпалыми худыми лапами, увенчивающихся когтями. Наружу показалось черное, покрытое блестящими, словно жирными, перьями, создание. Огромная птица, лишенная головы, на месте которой сверкало ярко-красное пятно. Она цеплялась за расходящуюся по швам материю, пытаясь совладать со своим огромным телом, научиться пользоваться конечностями, созданными для полета, мертвым грузом болтавшимися и тянувшими ее вниз. И не справлялась. Темным покрывалом птица безмолвно спикировала вниз, прямо на нас, рефлекторно бросившихся кто в какую сторону, за исключением замешкавшегося Катера. Я ощутил вибрацию воздуха от взмаха мощных крыльев, и ноги ученика, пронзительно завизжавшего, оказались на уровне моего лица.
- Бросай рюкзак, - заорал я одновременно с Фесеком, и бросился на помощь. Существо было слабо, как новорожденный, и слишком рано начало свою охоту, оно урывками пыталось подняться в воздух, вцепившись когтями в рюкзак, но вес Катера тянул вниз. Я оттолкнул Аквина, не разумно решившегося пустить в ход пистолет, и подпрыгнул, обхватив за пояс ученика попавшего в беду, на моих ногах повис кто-то другой, тварь накренилась, раздался треск рвущейся лямки и мы, все втроем полетели на ждущий, что бы впиться в тело гравий.
Птица перекрутилась в воздухе и тоже рухнула на землю, распластавшись. Рюкзак оказался прямо перед красным, бугристым, мясным обрубком, откуда торчал голый блестящий позвоночник. Он стал вытягиваться вперед, из него полилась зеленая жидкость прямо на ткань бывшей ноши Катера, тут же приобретшую какую-то рыхлую консистенцию, кость протолкнулась внутрь мешка и тварь судорожно, словно через трубочку стала поглощать его содержимое.
- Все к строению, бегом! – Мой крик утонул во внезапно заполнившем все вокруг шуме потревоженного воздуха. Фесек оттаскивающий Катера, который мычал от боли, вцепившись руками в свои подмышки, от чудовища, замер, поднял голову вверх. Я проследил за его взглядом.
Над строениями поднималась черная, извивающаяся кляксами, туча. Белоснежные простыни то тут, то там выпускали наружу тысячи птиц, которые рваными движениями взмывали в воздух и присоединялись в общее скопление, точно направлявшееся в нашу сторону.
- Бегом, бегом. – Напрасно я не щадил свои голосовые связки, ученики и Диквин давно уже мчались в сторону зеркального домика, ослепленные ужасом добычи, в которую превратились, и навряд ли кто-то из них слышал собственный разум, тем более меня. Мысли слились в полифонии, одна удивляющаяся безрассудному поступку, ломиться в дом не имеющего входа, другая подсказывающая что там, даже если нам удастся туда забраться, внутри может находиться нечто не менее опасное, но третья шумела в голове больше всех, она твердила о безвыходности ситуации. Я ждал, когда лапы с острыми когтями подхватят меня в воздух, впившись в плоть. Страх, от фантазии рисующий нелепую смерть в брюхе безголовой вороны, подкидывал дров в сердце, придавал сил, особенно в тот момент, когда все тени слились в одну огромную, а шелест взмахов крыльев решил стать нашим постоянным спутником. Фесек и Аквин, болтающийся рюкзак, которого, заносил его тщедушное тело из стороны в сторону, неслись, пригнув голову, вжав ее в плечи, что есть сил. Катер, уже добравшийся до домика, и уже успевшим оббежать его, вопил что-то про дверь, видно про ее отсутствие, а потом, заглянув внутрь дома сквозь прореху, стал пытаться втиснуться внутрь. Ему удалось, стены, словно резиновые пропустили его тело в помещение. Теперь была наша очередь. Полноватый Фесек засомневался, затормозив перед пластинами, но и перед ним они спокойно разошлись.
- Снимай рюкзак! – приказал я Аквину. – Быстрее.
Он повиновался, я забрал его ношу, и вслед за учеником, втолкнул ее внутрь, потом последовал сам. Птицы уже были надо мной, солнечный свет мелькал от их кружащихся тел, и помещение, словно поняв в какой опасности, я нахожусь, само втянуло меня резко в свое нутро руками моих спутников. Там, сжавшись в тесный круг, мы перестали дышать, притаилась, стараясь не подавать признаков жизни, ожидая с ужасом, что приобретенное укрытие вот-вот может превратиться в капкан, раскрыв свои стены перед тварями, перед их кружащимся вихрем, окутавшим маленький домик. Но ни одно существо даже не сделало попытки прикоснуться к строению. То ли отпугивало, то ли просто птицы боялись его повредить. Казалось бы, что чувству безопасности давно нужно было бы перестать нас игнорировать, но нет, страх главенствовал в наших сердцах еще очень долго.
Катер первым нарушил тишину, может быть спустя полчаса, и виновато посмотрел на меня.
- Там была палатка учитель.
- Твою ж мать, – выругался я. Ученик напрягся и на всякий случай отступил от меня. – Успокойся. Главное там не был ты Катер.
- Я обмочился.
- Не переживай, к концу похода это произнесет каждый, – неестественно захихикал Аквин. Свет, заполняющий полностью все помещение, странно игнорировал его. Он словно погрузился в собственную тень. Я протер глаза, нет, он по-прежнему стоял во тьме.
- Признание похвально, в отличие от твоей расторопности. – Мое внимание переключилось вновь на Катера. - Впрочем, ты ее компенсировал забегом до сарая. Снимай портки, сгниют.
- Кто это такие, почему они на нас напали? – Вопрос Аквина интересовал всех.
- Порождения тьмы всегда нападаю. Нас хотели преобразить – гневно сплюнул Катер.
- Катер, ты спешишь с выводами, я допускаю подобную точку зрения, но и сомневаюсь в ней, – отрицательно покачал головой Фесек. – Скорее всего нас атаковали, потому что мы чужаки, оказались в том месте, куда вход нам запрещен.
- Посчитали за каких-то тайных? Да что там высмотреть можно было. Ничего не понято. – Голос Аквина истерично дрожал.
- Нет Аквин, не поэтому. Я думаю, это была защита, – ответил ученый.
- Но мы же там ничего такого не делали. Шли себе.
- Я бы предположил, что это механизмы, самих северян, и они не хотят, что бы кто-то мог ими воспользоваться. Те же порождения тьмы.
- В голове не укладывается, что эти твари хоть как-то могут быть связаны с помощниками нашего Города. – Поморщился Аквин.
Мне показалось, что все немного успокоились, и уже постепенно отвлекаясь от шума снаружи и мелькающие в щелях домика тела, так и не рискнувшие прорваться внутрь, стали осматриваться вокруг. Стены и потолок помещения имели ту же зеркальную поверхность. Света было предостаточно в постройке. А при не пристальном, долгом взгляде на пластины создавалось впечатление, что они слегка ворочаются, меняют углы, причем не согласованно, каждая выбирает, какой вздумается.
- Они ловят свет солнца, – пояснял Фесек. – Видите, освещение никак не меняется. Видимо оно должно быть здесь постоянно.
- Зачем? – удивился я.
- Сфокусированный солнечный свет способен поджечь дерево. Я проверял это на линзах, – объяснил ученый, но увидев непонимание на моем лице, дополнил - Энергия.
Пол был покрыт все тем же гравием. В нем посреди строения стоял достающий потолка, широкий, похожий на согнутый горизонтально в полукольцо толстый ковер, гудящий механизм. Его серо мутная поверхность была покрыта рябью, при тщательном осмотре оказавшаяся сетью микроскопических переплетенных серебристых трубочек. Ребра ковра были немного скошены и не доходя до пола, перетекали в две большие шарообразные ржавого цвета бочки, в которые мог бы легко поместиться человек. Они были наполнены до краев прозрачной, пахнущей чем-то резким жидкостью. В правом углу, напротив полукольца, находилось другое приземистое сооружение, формой сегмента цилиндра. Вокруг него погрузились в гравий мелкие металлические предметы. Ученый присел, что бы посмотреть на одно из них, кубической формы с отсутствующей стороной, и с протянутыми в полости тонкими, почти не видимыми для глаз нитями. Он помахал раскрытой ладонью над ним.
- Теплое и вибрирует. Часть чего-то?
- Отвалилось? – Аквин разматывал сбившийся вокруг шей шарф. Когда-нибудь он им задушиться.
- Фесек, мне не хочется лишний раз напоминать про безопасность, – проворчал я.
- Я же ничего не трогаю. – Он переместился к бочке и принюхивался к жидкости, при взгляде на которую я ощутил жуткую жажду, и потянулся к бутылке в рюкзаке. Теплая горькая влага пробежалась по пищеводу, взбунтовав желудок и мой рассудок, требующий его остудить
- Сильно болит?- Аквин откупорил свою бутылку и протягивал ее Катеру, тот снял куртку и кофту и осматривал свою покрасневшую кожу там, где впились лямки рюкзака лямки рюкзака.
- Ерунда. Учитель, а нам старье дали. Ткань ветхая оказалась, – усмехнулся Катер, я воспринял подколку слабой улыбкой.
- Что будем делать дальше? – Аквин обратился ко мне.
- Ждать, – ответил нарочно равнодушно я,
- А если они тут будут вечно летать?
- У тебя есть какое-то предложение?
- Я бы тогда не спрашивал учитель, а предложил.
- Всем нужно есть, покрутятся и улетят.
- Не в сторону же нашего города? – насторожился Катер
- Я не думаю, что это происходило впервые. – Усмехнулся Фесек, осматривая кольцевидную конструкцию. – Защиту не стали бы просто так ставить, если бы никто не нападал на эти строения.
- А двадцать шесть семей, которых водил по пустоши Основатель пока не построил город, как они тогда выжили здесь? Они тоже от птиц прятались в этом домике? - Навряд ли Аквин сейчас пытался спровоцировать друга. Он выглядел заинтересованным в ответе. Впрочем как и я.
- Достаточно вспомнить что Основатель, нигде и никогда не упоминал ни про какие механизмы, поэтому здесь напрашивается вывод, что они были построены намного позже, возможно, даже после его ухода. Северяне что-то производят в этом месте, или собираются. Только вот что? – Фесек потер свою бородку – И почему то вся эта полоса строений напоминает мне границу. Как линия сдерживания. Может быть функция зданий оборонительная?
- От кого? Пустынных тварей стражи видят и под стенами города. Прорываются? – неуверенно произнес я.
- Получается так. А может быть от нас, от людей. Не хотят пускать на другую сторону. – задумался ученый, и тут же спохватился. - Но это странное предостережение, люди бояться пустоши с ранних времен, и никто бы сюда не сунулся. Бояться что решимся? Почему Северяне со своими технологиями этого могут бояться? С другой стороны Основатель встретил Северян где-то здесь, в пустоши, после чего они помогли создать наш город. И они естественно эту защиту бы выключили, что бы пропустить людей. Но опять же почему тогда Основатель и первые жители не сочли нужным зафиксировать это в хрониках? Ни слова.
- Потому от нас опять решили что-то скрыть, – озвучил я то, вокруг чего крутились умозаключения Фесека. Эти механизмы действительно сбивали с толку, появлялись вопросы, ответы на которые хотелось знать, но рассуждать над ними было бессмысленно, только запутали бы себя.
- Почему все здесь забыли о силе Основателя, способной укрыть от зла и тьмы любого, разве не мог он провести потерянные семьи под перстом своим облеченным светом? – тихо и сухо подал голос Катер. Я чувствовал себя слишком уставшим, что бы в очередной раз вести борьбу со своим учеником, и предоставил такую возможность Фесеку, если конечно ему это будет под силу, а сам растянулся на щебне, подложив под голову куртку.
- Катер я старался рассуждать здраво, – раздраженно словно предлагая заткнуться ученику, выпалил ученый.
- Вы сомневаетесь в силе Основателя? Разве он не доказывал своими поступками, несшие чудеса спасения рода человеческого от тьмы и зла в пустыне и в их обители, разве не создаваемыми чудесами он заставлял относиться друг к другу уважительно и справедливо.
- Катер где ты в моих словах услышал сомнения в Основателе? – теперь голос Фесека был более мягким, так общяются с непослушными детьми.
- Конечно, искать разумное объяснение им очень удобно, а вот поверить в них трудно. –Мой ученик словно и не слышал его - Вы в Читальне для этого используете науку, оправдываетесь ею, уничтожаете чудеса, говорите, что это вымысел, когда они не стыкуются с ней. Отрицаете, что наш Спаситель не был могущественен, потому что не хотите поверить, что он не равен вам. Вы все завидуете этому.
- Катер, будь добр больше не говорить сам с собой, и особенно такую ерунду. Договорились? – Фесек дождался, пока мой ученик презрительно фыркнет. - Никто в Читальне не пытается скрыться за наукой, иногда нам просто нужно понимание сути вещей, благодаря которым служители храмов сейчас катают свои туши в паровых повозках и лифтах, а переписывать трактаты Основателя их помощникам теперь не приходится вручную. И да я не могу отрицать что многие чудеса сотворенные нашим Спасителя это легенды - перевранные истины служителями храмов Правды. Как и многое другое, что бы завлекать народ к ним в стремлении к власти. И за подобные мысли как твои, Катер, многие теперь обитают в Загорье.
- А я не говорил что основатель сверхъестественен, но верю, в догму, что появилось все само собой, благодаря чуду, а не в другой город где произошла катастрофа и Основатель собрав уцелевших в живых, увел их оттуда.
- Существует и другое предположение, что этот другой город до сей пор существует, а эти семьи просто изгнали. – подсказал Фесек
- Я не приемлю и эту ересь, как и все храмы, она не объясняет, откуда взялся тот город.
- Безусловно, сказки людям проще воспринимать, чем научное толкование. Так было всегда. Но нам дан разум, что бы мы извлекали пользу из окружающего мира, а не погружались в плод фантазий.
- И тем самым вы разрушаете чудеса легенд. Сделав Основателя простым человеком, многие люди не будут учиться справедливости и правде, которую несут его слова.
- Для человека несущего в своем сердце слово Спасителя должно быть все равно. Не обязательно верить в чудеса, что бы верить в справедливость. Однако, к сожалению люди сейчас стали отдавать предпочтение событиям в сказке чем смыслу, который в ней заложен. Для них чудо это решение всех проблем, это мощь, которой надо бояться, а Основатель ею обладал.
- Но ведь если бы не вера в чудо многие люди не стали бы следовать наставлениям Основателя. – Ученик улыбнулся своим умозаключениям, но тут же грустно потемнел в лице.
- Вот именно Катер. И ты считаешь это правильным? – Фесек прищурился.
- Нет. – прошептал Катер.
- До того как Основатель нас покинул, к нему, относились со всем почтением, его восхваляли, но это только потому что он спас те семьи и заключил союз с северянами, а вот прислушивались бы к его назиданиям не обладай он своими удивительными способностями, вот тут не знаю. Безграничное могущество порождает страх, а он в свою очередь авторитет или ненависть. Кто-то стал подражать ему, даже пресмыкаться, а кто-то юлить и изворачиваться. Кто-то верил в его законы, как слабый ребенок своему сильному отцу, а кто-то симулировал, лгал.
- И что тут такого, какая разница кто во что верит, все друг другу помогают - общество продолжает жить по своим правилам, – зевнул Аквин.
- А разве наш Спаситель не желал добиться от человеческого рода настоящего человеколюбия и взаимопонимания, разве он не хотел что бы его законы и учения стали неотъемлемой частью их суждения и мышления. – Слова текли, словно не с уст ученого, а с перекошенного в крике, исторгающим проповедь, рта служителя Храма Правды, что даже Катер засиял.– Но все получилось наоборот. Возникла ситуация, очень сложная, которую уверен Основатель поздно осознал: одни стали подобно овцам, для других его законы переросли в невыносимую ношу. Люди перестали думать, их разум забыл, что значит принимать решения, никто не делал свой истинный выбор в своей жизни, он был навязан гнетом могущества Основателя. Человек стал больше не индивидуален. Потерялся смысл всего. И может быть тогда Спаситель наш ушел, да и обрек нас на смерть.
Фесек взяв паузу сейчас внимательно смотрел на меня, может, пытался убедиться понял ли я, что его речь родилась не для Катера, а для моих ушей, как ответ на наш вчерашний разговор, как запоздалая оценка моих отношений с учениками. Я нахмурился, Фесек ждал чего-то. Наверное, надо было, как то возразить, поспорить, хотя бы что-нибудь сказать но только зачем, надо его мыслями мне стоило бы подумать, но позже.
- А чем бессмертие ему помешало? – удивился Аквин, чем спас меня.
- А вот это чудо особенно опасно, и то которое придумали загорцы. Ты понимаешь, о чем я, Катер?
- Еще бы, - сплюнул ученик – Сейчас половина города начинает верить в этот бред, и тайно вырезают из дерева образы Основателя, что бы потом молится над ними о жизни после смерти.
- И ладно бы они как сосланные, жили по законам Спасителя ради его радости и счастья, - стал дальше продолжать Фесек - нет, на самом деле эти люди пекутся только о своей шкуре. Они прячутся от страха смерти за этой верой в вечную жизнь, хотят больше ничего не бояться, бессмертие после смерти становиться сутью обессмысленной ею же короткой жизни, их поступки в ней, казалось бы, правильные для остального общества, эгоцентричными. И чужая жизнь тогда обесценивается.
- Вы сейчас об убийствах и насилии? – спросил Аквин
- О, нет, навряд ли бы человек, живущий по слову Основателя, стал прибегать к ним. Бессмертие порождает слепоту в отношении жизни ближнего, и каким бы оно не было, настоящим или частью веры, люди забывают элементарно о внимательности, по отношению к другим, о последствиях своих поступков в обществе с которым постоянно контактирует, проще говоря - перестают думать о будущем, не только своем, но и окружающих. Ты даже можешь быть уверен что альтруистичен, гуманен, полностью отдан мыслям о справедливости, считать себя рассудительным, но вера в бессмертие въевшаяся в суждения разума, сидящая в глубине его будет диктовать свое. Убеждения вечной жизни постоянно кричит оттуда, ничего страшного ни с кем не произойдет, все равно каждый останется живыми рядом с Основателем, там, в свете. И ты подаешься всплескам эмоций, перестаешь предвидеть последствия своих поступков, действий, во время взаимодействия с обществом. Так не должно быть. Люди должны жить пока старость не убьет их, а не безответственность, невнимательность или переизбыток чувств, взращенные на союзе эгоизма, веры в жизнь после смерти и очень часто идиотизма.
- Только страх смерти ближнего, о котором так часто нам твердил Спаситель, способен это остановить.
- Да-да, Катер, но слабо вериться, что когда-нибудь теперь мы его почувствуем. Учения Основателя в городе забываются все быстрее и быстрее, скорость роста людской ненависти и страха за свою жизнь еще больше, и боюсь, что Верховные или служители Храма вскоре начнут использовать загорскую веру в своих целях. Представьте, если им взбредет в голову опустить закон о насилии и убийствах, начать говорить людям что они не перечат учениям Основателя, да еще и использовать это в своих целях. Теперь понимаешь Катер, как опасны все легенды с чудесами, выдумки не несут в себе ничего, кроме тьмы, и особенно опасно становиться, когда нам их пытаются навязать. Многим ученым, верующим в справедливость противны те, кто выдумывает ложь, идущую вопреки здравому смыслу, и эти легенды пытаются уничтожить. Но те, что несут крупицу разума, никто никогда не стал бы трогать. Ученый замолчал, распаленный своими рассуждениями он бродил от одной стены к другой, видно было, что он подбирает фразы для продолжения речи. Однако хватит.
- Пора есть. – сказал я приподнимаясь. Фесек удивленно и обиженно посмотрел на меня, словно все его слова были напрасны.
- Мы все устали. Надо бы отдохнуть, уже не до разговоров – ответил я на его негодующий взгляд. Он понимающе вздохнул. Внутри помещения свет слегка померк - садилось солнце, а луна еще не скоро собиралась почтить нас своим появлением. Свечи еще было рано зажигать. Пожевав мясо, мы растянулись на гравии, подложив под себя куртки. Птицы уже так не беспокоили, сказывалась усталость, за завесой которой они превратились лишь в фон, и появившееся чувство безопасности, которую не могла полноценно дать нам, теперь уже пропавшая палатка. Хватило бы пары минут, что бы погрузиться в мир грез. Но я боролся с ней как мог, решив нести вахту первую половину ночи. Как оказалось, это было мне не по силам.
Пробудился я резко. Была уже ночь. Вокруг стояла тишина, ни шелеста крыльев, ни шума рассекаемого воздуха огромными телами. Пластины стен сомкнулись друг с другом. Лунный свет, пробивавшийся сквозь прорехи в крыше, бороздил по лицам ребят, напряженным, со сжатыми челюстями. Фесек сопел на спине, открыв рот. Последние минуты сладостного сна, перед тем как я его разбужу, что бы он продолжил дежурство. Однако я проснулся не для этого, меня кто-то разбудил. Кто-то ходил рядом, кто-то за стенами.
Я прислушался. Тяжелая, медленная поступь огромного тела, буквально в паре метров от нас, огибающая угол здания, в котором мы расположились. На секунду остановилось что бы принюхаться, потопталось и издав тихий стон вновь продолжило движение вокруг домика, медленно втягивая в себя воздух. Дойдя до противоположной стены существо, опять встало, фыркнуло, дернулось, и толкнуло стену лапой, рукой. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди, комок кислорода стал посреди трахеи толстым склизким куском. Оно нас чует, знает, что мы внутри, и ему плевать на целостность здания. Я тихо достал пистолет из рюкзака и проверил в нем наличие патронов. Создание же снаружи повторило свою попытку, вновь безрезультатно, только разбудило Фесека. Он открыл глаза и, наверное, хотел, что-то меня спросить. Я резко зажал ему рот рукой, указательным пальцем другой, приставив к своему рту. Услышав за стенами сопение, хрип, горловое урчание, ученый выпучил глаза то ли от удивления, то ли от ужаса, и закивал головой, показывая, что все понял. Теперь существо пробовало на прочность стены, толкая их всем своим массивным телом. Все сильнее и сильнее. Те мягко звенели, ходили ходуном, но так же не собирались уступать. Бесполезно, существо посопело, всхлипнуло, послышались удаляющиеся шаги. Я посмотрел на ученого, Фесек одолела одышка ужаса.
– Что это было? Оно ушло?
- Будем надеяться, – шепотом, не рискуя повысить голос, ответил я.
- Так можно с ума сойти. Мне снилось, как я сижу дома, у теплого камина с фужером нектара в руках. Мои ноги утопают в белом пушистом ковре. Рядом вьется о них кот. Я пью, и не думаю о завтрашнем дне, потому-то он мне не сулит ничего плохого, и просыпаюсь на этом щебне, рядом бродит, что-то ужасное, что лучше не видеть, иначе навредишь разуму. И понимаешь, что завтрашний день будет не лучше.
- А я уж было начал сомневаться в вашей нормальности.
- Простите, надеюсь, это не было оскорблением. Я конечно не в меру любопытен, – обижено произнес ученый, – в поиске знаний забываю про риск, но потом ведь осознаю, к каким последствиям это могло привести.
- Хотелось, что бы вы думали о них постоянно. – Я подошел к двери, прислушиваясь. Пустошь вновь превратилась в тишину. - Если бы стены не сошлись ночью, думаю, оно бы забралось внутрь.
- Это было порождение тьмы, преображенный! – Ученики, оказывается, тоже проснулись. Такое кроме Катера больше некому было сказать.
- Да – наконец то с ним согласились. – Если завтра не будет никаких птиц, выдвигаемся с первыми лучами.
- Мы потеряли палатку – грустно произнес Аквин.
- Что-нибудь придумаем.
Однако мы просидели внутри еще сутки - заявились другие.
